«люди теряли разум от голода»: блокадники вспоминают, как ленинград дожил до освобождения

Голодная зима

Немцам удалось блокировать Ленинград на 79-й день войны, после захвата Шлиссельбурга. В тот же день захватчики маршировали по ленинградским пригородам. Пройти дальше им не удалось — ни первой фронтовой осенью, ни позже. Вместе с жителями пригородных районов в блокадном кольце оказались более 2,8 млн человек.

Блокада_2

Противотанковые ежи, надолбы и баррикады перекрывали все въезды в город. Октябрь 1941 года

Фото: РИА Новости/Анатолий Гаранин

Трудно отрешиться от горечи при мысли о том, что тогда, первой фронтовой зимой, страна не сумела вырвать «город над вольной Невой» из тисков окружения, не сумела спасти тысячи ленинградцев, которых унес голод. В детстве, узнав в самых общих чертах о трагедии Ленинграда, я мечтал о машине времени и о волшебной палочке, чтобы помочь нашим дедам разомкнуть кольцо блокады и доставить в город продовольствие… Но «переиграть» историю невозможно.

Ошибки первых недель войны обходились дорого. Для Ленинграда — особенно. Город оказался не готов к осаде. Острая нехватка продовольствия и топлива ощущалась уже в начале осени. При этом городским властям не удалось провести масштабную эвакуацию — даже детей, инвалидов и стариков.

Блокада_3

Установка аэростата воздушного заграждения на Невском проспекте в дни блокады

Фото: РИА Новости/Борис Кудояров

С 20 ноября по 25 декабря 1941 года ленинградцы получали самую низкую норму хлеба за все время блокады — 250 г по рабочей карточке (это примерно треть жителей города) и 125 г служащим, иждивенцам и детям… Работавшие в горячих цехах получали 375 г. И это был хлеб с овсяной шелухой, целлюлозой и обойной пылью. С 25 декабря нормы стали возрастать: помогала Дорога жизни. Но в рано ударившие холода еще труднее было найти дополнительное пропитание… Каждый ленинградец жил на волосок от голодной смерти.

Самые черные дни Ленинграда — это ранняя зима 1941–1942-го, первая блокадная зима. В городе не работала система отопления, не было горячей воды. Не хватало топлива — и поэтому стоял транспорт. В январе 1942 года в городе умерло 107 477 человек, в том числе 5636 детей в возрасте до одного года. Среди них — и погибшие при бомбежках, и жертвы болезней, но 9 из 10 унёс голод.

Передают атмосферу тех черных месяцев стихи Анны Ахматовой:

Блокада_5

Мирное население на строительстве оборонительных сооружений

Фото: РИА Новости/Григорий Чертов

22 ноября началось движение «полуторок» по специально проложенной через Ладожское озеро ледовой дороге. Страна не могла прорвать окружение в первую блокадную зиму, но военным, морякам, ленинградцам удалось в условиях блокады провести по Дороге жизни, по дну Ладожского озера три магистрали: телефонный кабель, трубопровод и линии электропередач. Блокадный город получил связь с Большой землей, получил топливо и электричество. Без этих подводных артерий город ждала верная гибель.

В записках академика Дмитрия Лихачева есть, на первый взгляд, парадоксальная мысль: «Только умирающий от голода живет настоящей жизнью, может совершить величайшую подлость и величайшее самопожертвование». И то, и другое — и самопожертвование, и подлость — он видел в дни блокады. Но победило все-таки самопожертвование. Голод расчеловечивает, корежит психику. Но ленинградцам и в этих тисках удалось сохранить человеческий облик.

«665 человек расстреляли за каннибализм»

Из воспоминаний Людмилы Ивановны Птах: «Ели все, что было: делали лепешки из лебеды и подорожника. В хлебе, который нам давали в пайках, по 125 граммов, была даже целлюлоза и всякая другая гадость. Люди ели людей – и такое было. Мама мне говорила: вечером лучше не выходить. А детей вообще нельзя было отпускать. 665 человек расстреляли за каннибализм – эта информация есть и в документах. Убивали, варили и ели. Один из наших блокадников рассказывал историю про чьего-то родственника. Его дети умирали с голоду, и вот он убил кого-то, сварил и принес им. Потом он на этой почве просто свихнулся, пошел и сдался.

Люди теряли разум от голода и дистрофии. Ничего не было в голове, кроме того, чтобы что-то съесть, а есть было нечего. В 1942 году хоронили тысячу человек в день. Тысячу – в день! Можете себе представить, сколько людей погибло… Как пишут в разных источниках, до блокады в Ленинграде было 3 миллиона 200 тысяч человек, а когда блокада кончилась – 700 тысяч…

Но я хочу сказать, что люди были сплочены и в большинстве своем тогда были добрее друг к другу, заботились друг о друге, старались беречь детей. А в послевоенное время я не помню даже скандалов, хотя мы жили в коммуналке. Никто не ссорился, на праздники мы собирались все вместе, дети дружили друг с другом».

Фото: ТАСС. Доставка грузов в осажденный Ленинград по льду Ладожского озера во время Великой Отечественной войны. 25 января 1943 года

Кражи

В замкнутом пространстве окруженного со всех сторон города не возникало банд из пришлых «гастролеров», милиция раскрывала преступления быстро, поэтому практически не было большиåх и длительно действующих преступных сообществ. В основном, орудовали шайки из 3-4 человек, которые возникали и распадались довольно быстро. Одним из самых распространенных видов преступлений в блокадном Ленинграде были кражи. Воровали не деньги, в условиях блокады они почти не имели ценности. Главным объектом краж было продовольствие и продуктовые карточки. Воровство было двух видов: бытовое и криминальное. В первом случае соседи воровали из квартир соседей – умерших или умирающих от голода. Гораздо страшнее были шайки, собиравшиеся для налетов на квартиры с целью краж и грабежей. В них зачастую входили сотрудники жилищно-коммунального хозяйства. Управдомы, дворники, как правило, знали о жильцах все, и отлично ориентировались в доме, зная, где можно поживиться. К числу самых отчаянных и дерзких грабителей относились подростки и дети, оставшиеся без родителей. Девочки и мальчики сбивались в настоящие банды и совершали налеты на квартиры. К началу зимы 1942 года участились налеты на магазины системы Управления продторгами. Из докладной, поданной на имя начальника управления продторгами Ленинграда Попкова видно, что только за две недели января 1942 года было совершено больше десятка налетов и грабежей. Нередки были случаи, когда бандиты, собравшись в группы, похищали хлеб во время его развозки по булочным. Развозили этот драгоценный ленинградский хлеб на саночках и тележках, поэтому для дерзкого и энергичного вора похитить его не составляло особого труда.

«Трупы просто спускали с поезда»

— Вас эвакуировали из Ленинграда после первой блокадной зимы?

— Да, в Свердловск. Это был конец марта, уже немножко нормы хлеба прибавили, но этого всё равно было абсолютно недостаточно. Мы добрались на Финляндский вокзал, и нам дали тарелку с какой-то едой. Чуть ли не сарделька там была — для Ленинграда фантастика! Но потом мы отъехали от города до места под названием Борисова Грива. Там поезд стоял двое суток, и эти двое суток никто нас не кормил, а люди продолжали умирать. Их трупы просто спускали с поезда.

Потом была «Дорога жизни»: посадили нас в грузовики, накрыли сверху каким-то полотном. Я мальчишка, мне, конечно, любопытно было — открыл и увидел, что там, на берегу, шел бой.

Вот так мы добрались до другой стороны Ладоги, но до Свердловска ехали ровно 20 дней. Бывало так, что поезд стоял в поле по два, а то и по три дня. Это время тоже не кормили ничем, и люди продолжали умирать.

До отправки я маленьким топориком рубил мебель на «буржуйку», и от этого у меня ранка была, а ранки в то время не заживали. Мы были в поезде посреди поля, и мне сказали, что если опухоль пойдет дальше с руки на плечо, то это мой конец. Но я все все-таки вылечился.

— Где вы жили в Свердловске?

— Приехали в гостиницу «Большой Урал», так получилось случайно совершенно, что нас там приютили. В одной части гостиницы жили высокопоставленные люди, которым приносили пищу на подносах, как в ресторане. На минутку представьте себе мое состояние, когда я из Ленинграда в таком виде, а тут приехал и увидел вот такое.

— Сколько вы провели в Свердловске и как пережили оставшуюся войну?

— Как-то пережили. В Свердловске был мой отчим, он за это время завел себе другую жену, будучи уверен, что нас с мамой нет в живых. Тем не менее ему пришлось помогать нам. Я три года не учился, потому что у меня во время блокады началось обострение почечной болезни: болел, по больницам валялся. В Ленинград вернулся уже летом 1945 года.

«Девочки обходили дома: искали, где остались живые»

Было, конечно, очень голодно. Но в детском саду нас кормили. Может, кто-то помнит еще, был такой суп – хряпа. Это щи из какой-то травы, зеленые и горьковатые – отвратная совершенно еда! Но нас заставляли ее съесть, потому что все-таки какие-то витамины. Каждый день нам давали настой хвои – это тоже были витамины. Чтобы этот настой сделать, женщины собирали хвою, ветки. Понимаете, вот в чем героизм города! Защитники – само собой, они герои, но я говорю и о простых жителях.

Девочки, которые ходили по домам – их самих ветром качало. Лифтов не было, они ходили пешком, подъезд за подъездом, этаж за этажом: обходили все квартиры – искали, где остались живые. Бывало так, что все взрослые умерли, остался маленький ребенок. Если бы они не пришли, ребенок бы тоже умер.

Я тоже чудом выжила. Как потом оказалось, у меня была очень тяжелая пневмония – поднялась высокая температура. И меня завхоз нашего детского садика взгромоздила к себе на спину и отнесла в больницу. Это не входило в ее обязанности, и я не знаю, откуда у нее силы взялись! Три месяца меня в больнице выхаживали. Там было больше раненых, чем детей. В больнице с нами, школьниками, занимались учителя, там была библиотека, был хор.

Я была сирота – у меня вообще никого не было, и одна медсестра на день рождения мне принесла в подарок куклу. Причем, не какую-то поношенную, а совершенно новую куклу – видимо, она ее купила специально для меня. Вот такие были люди…

Поэтому, несмотря на голод, на потери и на то, что было жутко страшно, когда бомбили, у меня есть и хорошие, светлые воспоминания. Мне всю жизнь везло на хороших людей. И потом, знаете, что я вам еще скажу: никто не думал о том, что мы не победим. По крайней мере, дети.

Военные действия в 1942-1943 г.

В апреле 1942 года немецкое командование приступило к реализации операции «Айсштосс», задачей которой было уничтожение кораблей Балтийского флота, стоящих в акватории Невы. Силами Советских войск операция была полностью сорвана. После неудачи немецкое командование решило усилить обстрелы городских районов и одновременно активизировать свои действия на Ленинградском фронте. К месту боев были подтянуты тяжелые орудия, способные бить на расстоянии свыше 20 км, и дополнительные артиллерийские батареи. Врагами была составлена подробная карта города и намечены цели для первоочередных ударов.

Обессилевшие, но не сломленные жители блокадного Ленинграда не сдавались. За короткое время город на Неве был превращен в мощный укрепрайон с организованными по всем правилам узлами обороны. Благодаря вырытым траншеям и окопам у советского командования появилась возможность скрытой переброски войск и подтягивания резервов. Количество потерь ранеными и убитыми резко сократилось. Грамотная контрбатарейная борьба привела к сокращению обстрелов городских районов: количество снарядов, упавших в 1943 году на улицы Ленинграда, по сравнению с 1942 годом сократилось в 7 раз.

Прорыв блокады

12.01.1943 года советские войска начали артподготовку, после которой перешли в наступление. В результате кровопролитных боев войскам Ленинградского и Волховского фронтов удалось соединиться в районе Рабочих поселков №1 и №5. 18 января был освобожден Шлиссельбург, благодаря чему открылся доступ к южному побережью Ладожского озера. Через пробитый коридор шириной до 11 км была восстановлена сухопутная связь Ленинграда с Большой землей. К моменту прорыва блокады численность населения в городе составляла 820 тыс. человек. 

Полное освобождение Ленинграда от фашистской блокады произошло лишь в январе 1944 года в результате Ленинградско-Новгородской наступательной операции. В честь одержанной победы 27 января в Ленинграде был дан праздничный салют из 24 залпов. 

10.04.2019 08:50

Комментариев пока нет

Пожалуйста, авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий.

Я согласен(на) на обработку моих персональных данных. Подробнее

«После вражеского обстрела только детские панамочки плавали по воде»

Только за первую и самую страшную зиму блокады Ленинграда по Дороге жизни эвакуировали 550 тысяч человек, переправили в Ленинград 361 тысячу тонн продуктов и медикаментов. Последний груз доставили 24 апреля 1942 года – 60 тонн репчатого лука.

Последних эвакуировали ремесленников. «Ремесленники (учащиеся ремесленных училищ Ленинграда) были в черной форме, они почти все не доезжали до нашей станции, и была просто гора мальчиков в черных шинелях. Моя бабушка жила чуть-чуть в лесочек, в стороне, то есть дом ее был за сараями жилых домов. И за этими сараями также лежали покойники. У бабушки жили моряки с Ладожского озера. И надо сказать, все нами воспринималось, как должное, они даже шутили между собой: «Смотри, смотри, вон там покойники, тебе одна машет». Когда я ходила к бабушке по железной дороге, то там долго лежала женщина с младенцем на руках в розовой пеленочке. Увозили покойников на поле, туда, где три кучи, а одиночки лежали и никто их не увозил», – вспоминает блокадница Галина Леопольдовна.

«Смертное время» – так, по свидетельству писателя Виталия Бианки, называли ленинградцы зиму 1941-1942 годов. Голод, морозы до -35, болезни. Застывшие на рельсах трамваи, которые были единственным видом городского транспорта в блокадном Ленинграде, стали символом того, что жизнь будто остановилась. За все время блокады города ленинградские трамваи останавливались лишь однажды – с 8 декабря 1941 года до 15 апреля 1942 года. Но на самом деле, город жил.

Фото из личного архива

Как местные жители определяли людоеда или каннибала?

Однако некоторые, вероятно, лишившиеся рассудка люди, употребляли в пищу человеческое мясо вполне осознанно. Более того, некоторые не меняли своих привычек и после снятия блокады. Впрочем, что говорить об этом, если и сейчас, во времена продуктового изобилия, встречаются порой случаи каннибализма.

Согласно показаниям очевидцев и современников блокадных людоедов, эти люди, называть которых так вовсе нет желания, обладали чертами и признаками, которые явно выделяли их в серой массе едва живых от голода блокадников:

• Пар, идущий от тела. Блокадные времена были усугублены аномальными холодами, порой столбик термометра опускался значительно ниже отметки – 40 градусов, что в разы увеличило количество жертв. В холода от тела человека, изнурённого невыносимым голодом, практически не шёл пар, дыхание было едва заметным, движения – замедленными и осторожными. Всё делалось для того, чтобы сохранить драгоценное тепло, а с ним – и жизнь. От тела же каннибала шёл густой и плотный пар, который говорил о сытости, здоровье, полнокровии. Разумеется, движения людоедов были быстры и резки, ведь они не были изнурены отсутствием пищи.
• Полнота. Людоеды были если не полными, то довольно упитанными. Вероятно, некоторые из них всё же успели ощутить муки голода и поэтому наедались впрок, что отражалось на внешности. Стоит ли говорить о телосложении рядовых ленинградцев? Изнурённые, с одутловатыми лицами, отёкшими руками и ногами, больше похожие на призраков, нежели на живых людей – так выглядели все, и дети, и старики, и взрослые, голод не щадил никого.
• Лицо. Кожа тех, кто был лишён пищи, выглядела, словно пергамент – сухая, имеющая сероватый или желтоватый оттенок и невероятную бледность. Людоеды же обладали гладкими лоснящимися лицами, нездоровым ярким румянцем, который свидетельствовал не о здоровье, но о помешательстве.
• Глаза. Большинство тех, кто стал на путь каннибализма, был изначально нездоров в плане душевном. Убийства и поедание человеческой плоти в разы усугубили и без того плачевное состояние. Людоеды обладали лихорадочно блестящими глазами, говорящими о помешательстве. Порой они, не имея стеснения, откровенно выискивали очередную жертву, оценивающе разглядывая людей, прячущихся в бомбоубежищах или стоящих в бесконечных очередях за крохотной порцией хлеба, и это было особенно страшно.
• Те, кто употреблял человеческое мясо постоянно, через некоторое время обострялись черты лица. Особенно это было заметно посильно заострённому носу и чуть удлинившимся ушам.

Итак, людоеды и каннибалы – в массе своей лишённые здравого рассудка люди, вознёсшие на вершину алтаря собственную жизнь и бросавшие к его подножью жизни других. Кто из них действовал осознанно, а кто лишь следовал низменным инстинктам, не пытаясь воззвать к собственному разуму – сказать теперь невозможно. Важным и страшным остаётся лишь то, что факт каннибализма сопровождал человечества на различных этапах его истории, и блокадный Ленинград – явное тому подтверждение.

А теперь поговорим о тех, кого мы коснулись в самом начале этой статьи, а именно: о людоедах и каннибалах поневоле. Большинство тех, кого сложно назвать людьми, кто не гнушался продлевать свою жизнь, отбирая ее у других, выбрал этот путь вполне осознанно.

Но были и те, кто стал людоедом поневоле. И сейчас речь идёт о матерях, взрослых уже детях, сёстрах, братьях и жёнах, которые убийством другого даровали жизнь тем близким. Так, истории известны случаи, когда родители, пытаясь продлить жизнь одному ребёнку, отбирали её у другого. Так, стремясь избавить собственных детей от смертельных мук, матери шли на убийства. Вправе ли мы судить эти безрассудные, но в то же время оправданные поступки? Думаю, нет…

Жажда наживы или жизни?

Итак, наиболее актуальный и насущный вопрос этой статьи – как определить людоеда или каннибала. В первую очередь следует отметить, что те, для кого чужая жизнь утратила ценность, практически всегда действовали группами. Что, впрочем, неудивительно. Справиться с жертвой, пусть даже ослабшей, значительно проще сообща, равно как проще перешагнуть моральные принципы.

Лишь незначительное число людей, ступивших на преступную дорожку, являлись истинными людоедами и каннибалами, то есть, непосредственно употребляли в пищу человеческое мясо. И именно их относят к разряду помешавшихся, утративших рассудок.

Для большинства человеческие жертвы являлись не более, чем способом получить нормальную пищу, а в некоторых случаях – материальный достаток и богатство. Мясо людей продавали на чёрных рынках, из него делали консервы и заготовки, цена на которые достигала заоблачных высот. Впрочем, подобный бизнес процветал лишь на ранних порах, несколько позже ленинградцам стало известно происхождение мяса, торговцев стали обходить стороной, но далеко не всё, разумеется.

Действовали целые группировки людоедов и каннибалов, которые выискивали и убивали жертв. В особенной цене были молодые женщины, подростки, дети всех возрастов, что, собственно, закономерно. Именно эти люди, как бы мерзко это не звучало, обладали лучшими характеристиками в плане вкусовых качеств.

«Ушли, просто чтобы замерзнуть и умереть»

— Как для вас началась война?

— Я о войне узнал не в Москве, а в далеком Подмосковье, был там с геодезической бригадой. О том, что началась война, нам рассказали только вечером, когда мы пришли с поля. Помню, сидел на станции Кириши под Ленинградом и ждал, пока какая-нибудь команда красноармейцев пустит меня в поезд. Наконец меня взяли, и я приехал в Ленинград. Это было где-то 27–28 июня. По пути встретил своих одноклассников, которых в это время отправляли в эвакуацию. Они увидели меня с вещами и подумали, что я тоже с ними иду, но я, естественно, побежал домой. Ну а дальше…

— Блокада…

— Самыми страшными были первые месяцы — это до февраля – начала марта 1942 года. Мне шел 13-й год. У моей семьи был опыт волжской голодовки, ведь на Волге в 1921 году был страшный голод. Мои родные жили тогда под Самарой, они всё это знали. Оба моих деда и одна бабушка умерли в 1921 году, за восемь лет до моего рождения. Поэтому моя мама, наученная этим горьким опытом, запаслась немножко крупой. Нас это на какое-то время поддержало. Помню, люди где-то до середины сентября еще встречались друг с другом, потом стало настолько плохо, что общаться уже сил не было.

Сейчас каждый год 9 мая обязательно показывают парад 7 ноября 1941 года, но никогда не рассказывают, что говорил Сталин к этому параду. Я жил в коммунальной квартире, моими соседями были Набоковы из той самой семьи, и мы все вместе слушали его речь. Он тогда сказал: «Германия уже истекает кровью, Германия потеряла 4,5 млн солдат», что война продолжится месяц, три месяца, может быть, годик. Вся коммунальная квартира это обсуждала, и, как вы понимаете, никто этому делу не верил. Но на людей, которые не поверят ему, он нашел управу в той же самой речи. Он сказал примерно так: «Война не так страшна, как думают некоторые перепуганные интеллигентики». Значит, если ты не поверил этому, то ты перепуганный интеллигентик… Через некоторое время, неделю-полторы, в городе стало всё намного хуже. До этого еще люди не умирали от голода, а тут уже это всё началось.

— У вас была большая семья?

— Четыре человека. Из них двое — мой дед со стороны отчима и его жена — покончили с собой. Им было за 70 лет, люди такого возраста уже не выдерживали, и они, это было в декабре, вышли из дома. Нам сказали, что, кажется, ходят машины и подбирают умирающих. Никаких таких машин я не видел. Я думаю, они ушли, просто чтобы замерзнуть и умереть. Остались мы с мамой.

Ну а дальше было всё хуже и хуже до февраля. Тогда не было ни воды, ни телефона, а, самое главное, не было хлеба. За хлебом мы стояли. Иногда бывало, что его не привозили вовремя, и поэтому приходилось стоять до вечера или до следующего дня. Говорят о том, что было людоедство, я с ним не сталкивался, но однажды видел в соседнем подъезде человеческие ноги — кости, с которых было уже обрезано мясо.

«Какой-нибудь город выдерживал такое?»

— Такие события не могли не оставить отпечаток на людях. Как изменились вы, как изменились окружающие?

— Я все-таки был в кругу интеллигенции, которая вела себя, очевидно, немножко иначе, может быть, лучше. Я вам говорил, что соседи у нас были Набоковы. Голод все чувствовали, переживали, но какой-то недоброжелательности друг к другу я в это время никак не видел, и такого характера воспоминаний у меня о Ленинграде не осталось. Я жил в Ленинграде в центре города, в интеллигентском районе, между «Пятью углами» и Фонтанкой. Дурного ничего в отношениях между людьми я не видел.

Блокада — одна из самых больших трагедий не только в истории Отечественной войны, но, думаю, и в мировой истории. Я не знаю, какой-нибудь город выдерживал такое? Тогда Чуковский написал великолепные стихи о том, что, когда война кончится, если увидят люди в других краях Земли блокадника, будут ему очень сочувствовать. Но в стране же была война, и трагедии были не только в Ленинграде, поэтому об этом разговора особенно не было.

Во время войны всячески замалчивали эту блокаду, о ней не писали или писали очень мало, а после войны был открыт Музей обороны Ленинграда. В 1949 году его закрыли, и все его экспонаты — 20 тыс. артефактов — выбросили.

Справка «Известий»

Реорганизовать выставку «Героическая защита Ленинграда», появившуюся еще в 1941 году, Военный совет Ленинградского фронта постановил в декабре 1943-го. Собирать коллекцию помогали сами ленинградцы — они передавали в будущий музей свои личные или найденные при разборе завалов в городе вещи. 30 апреля 1944 года при участии командующего Ленинградским фронтом маршала Леонида Говорова состоялось открытие выставки. В первые полгода ее посетили полмиллиона человек.

Выставка насчитывала около десяти тысяч экспонатов, из них около пяти тысяч были образцами вооружения и военной техники. В коллекцию вошел и знаменитый дневник Тани Савичевой, который стал символом блокады.

5 октября 1945 года выставку решили преобразовать в Музей обороны Ленинграда. Эта работа была закончена к 27 января 1946 года — второй годовщине снятия блокады. В 1949 году музей был закрыт — его восстановили лишь в 1989-м. Сегодня он располагается в Соляном переулке Санкт-Петербурга.

Каннибализм

Уже после войны получили распространение жуткие истории о бандах каннибалов, которые похищали детей, чтобы их съесть, о целых «братствах» людоедов, которые собирались на свои страшные пиршества, где подавали колбасу, холодец и просто вареное мясо странного белого цвета. Говорили, что в дни блокады ленинградцы даже умели отличать людоедов по их «неблокадному» румянцу. Безусловно, каннибализм – это страшная правда блокады. Однако, к счастью, он не получил такого распространения, которого можно было бы ожидать от города, переживающего страшные муки голода. Труды историков блокады показывают, что пик людоедства пришелся на самый страшный период блокады – зиму и весну 1942 года. Вот статистика того времени: за употребление человеческого мяса в декабре 1941 года арестовали 43 человека, в январе 1942 – 366 человек, в феврале – 612, в марте—399, в апреле – 300, в мае – 326, в июне – 56. Затем число таких преступлений идет на убыль, и с июля по декабрь 1942 года было взято с поличным 30 каннибалов. Подавляющее большинство этих людей – трупоеды, а не те, кто убивал с целью поедания человеческого мяса. Но, разумеется, и каннибалы-убийцы в Ленинграде в дни блокады тоже были. Особенной опасности подвергались дети, поэтому взрослые старались ни в коем случае не оставлять маленьких детей без присмотра.

«До сих пор не могу рассыпать ни крошки хлеба»

Нина Давыдовна Хандрос, 84 года

Хандрос – фамилия моего мужа, моя девичья фамилия – Карасик. Я 1934 года рождения. Когда началась война, мне было семь лет. Мы жили в Озерках, у нас был там свой дом, поэтому нам было немножко проще. Например, у нас был колодец, и, когда у многих не было воды, мы могли растапливать снег. Большим подспорьем еще была кора на деревьях. В пищу шло все, разобраны были все заборы. Конечно, все это было ужасно: бесконечные воронки, бесконечные снаряды…

Семья у нас была из четырех человек: мама с папой, сестренка младше меня, 1938 года, и я. Мы с сестрой сразу же научились понимать время на часах. Полинка еще не понимала, сколько времени, но она точно знала, что если большая и маленькая стрелки находятся в определенном положении, то скоро уже дадут что-нибудь покушать. Чувство голода было, конечно, изнурительным.

С тех пор прошло столько лет, но у меня и сейчас, как только я об этом подумаю, идет слюноотделение – на что, как вы думаете? На жмых! Простой жмых, которым кормят коров, его еще называют «макуха». Когда я потом с ребятами работала в трудовых лагерях, просила у агрономов: «Принесите мне кусочек жмыха попробовать». Когда мама клала нам кусочек жмыха на язык, и мы его сосали, это было такое наслаждение, такое лакомство!

Хлеб нам, конечно, давали, но это была такая малость – эти 125 грамм… Помню, когда мы с папой уже были в эвакуации, мы жили в глухой деревне Пуксиб в Коми-Пермяцком округе. Папа устроился продавцом – продавал хлеб. И как-то раз он мне взвесил ломтик хлеба и сказал: «Вот твои 125 грамм». Но в Ленинграде это были не те 125 грамм; это был такой комочек, который по объему был гораздо меньше. Тем не менее, это был хлеб. Вы не поверите, но вот до сих пор, даже если мне уже не хочется есть, я не могу себе позволить рассыпать ни крошки хлеба. Я их обязательно сметаю в ладошку и просто не могу выбросить. Стараюсь всегда доедать до конца, но если уже приходится какие-то остатки еды смывать, выбрасывать, смотрю на них и думаю: «Вот если бы такое в ТО время было, хоть маленький кусочек…». Это уже блокадный синдром называется.

Пайки делили на небольшие порции, каждому выдавали по несколько раз в день, по часам, чтобы хоть как-то поддерживать организм. У многих к этому был очень деловой подход. А дети тоже поступали удивительно. Некоторые говорили так: «Знаешь, мама, доктор сказала, что если с тобой мы будем не поровну есть, то с кем-нибудь из нас что-то случится».  Но, конечно, были и люди, которые брали себе больше, чем положено, отнимали чужое – и такое было. Случаи людоедства тоже имели место, но все-таки в подавляющем большинстве люди не ели друг друга. Понимаете, наступал какой-то звериный инстинкт: люди теряли человеческий облик в этом исступленном желании поесть.

Участковый спросил: «Вы сможете жить в одной комнате с мертвецом?»

Из воспоминаний Нины Ивановны Ларионова: «Всю жизнь я чувствовала, что меня бережет мой ангел-хранитель. Каким-то чудом из нашего подвала не украли дрова. Нам даже помогали их пилить, и мы топили буржуйку. Кипятили воду, затем делили хлеб: маме старались оставить побольше. Крошили свои кусочки в кружки с кипятком, пили, снова заливали. До тех пор, пока хлеб полностью не растворялся.

11 февраля 1942 года. Сережа только поднес кружку ко рту и умер. Мама на него долго смотрела и молилась: «Слава Богу, отмучился сынок». Мы с Шурой его завернули в одеяло, погрузили на санки и отвезли в пункт приема трупов – огромный барак. В самом начале войны ленинградцы привозили тела умерших к воротам Смоленского кладбища и оставляли возле ограды. Потом власти запретили так делать и организовали нечто вроде моргов. В одном конце барака складывали тех, кого нашли на улице, в другом – кого привезли из квартир. «Уличные» трупы застывали чаще всего сидя. Тела грузили на машины, как дрова, до самого верха.

Фото: ТАСС. Жители Ленинграда покидают дома, разрушенные немцами, 1941 год

Спекулянты

В городе, хранящем сотни тысяч предметов искусства, роскошного быта, других материальных ценностей, в период блокады активизировались спекулянты, наживающиеся на чужом горе. В 1942 году была раскрыта преступная группа, насчитывающая 15 человек, которая занималась скупкой бриллиантов, золотых монет царской чеканки, золотых изделий и предметов искусства. Как правило, эти люди имели отношение к распределению продовольствия или к руководству города. Получив доступ к продовольственным запасам, они обменивали еду на ценности. Бриллиантовое кольцо на черном рынке можно было обменять на килограмм хлеба, старинный рояль – на три килограмма. В Ленинграде были известны «черные рынки», где ценности и предметы искусства можно было обменять на крупу, масло, сахар.

«Сил нагибаться не было»

— Что помимо голода оказалось самым страшным в дни блокады?

— Обстрелы, бомбежки. Мы жили на Васильевском острове, и чуть ли не 8 сентября была бомбежка напротив кинотеатра, она мне очень запомнилась. Я тогда сидел в квартире и читал книгу, в убежище не пошел. Окно было закрыто одеялом, и оно упало на меня. Стекло разбилось, но одеяло меня спасло. Это была самая первая бомбежка. Затем 6–7 ноября у нас вылетели стекла, и вся коммунальная квартира переселилась на кухню. Это было не только у нас — у очень многих, поскольку это была обстреливаемая сторона, все старались как-то уйти вглубь квартиры.

Когда начались обстрелы, народ побаивался, нагибался, а потом перестали даже нагибаться. Не потому, что осмелели, а потому что сил нагибаться не было.

— Жить в квартире с разбитыми окнами зимой…

— Мы всячески затыкали окна, но это не особенно помогало. На мне была вся одежда, которая оказалась в доме, кончая тулупом: и спал в этом, и жил в этом, потому что очень холодно было. Я думаю, так было у очень многих.

— Помогало ли что-то держаться во время блокады?

— Помогала вера в то, что это кончится. Время от времени проходили слухи, что армия генерала Федюнинского недалеко от города, армия генерала Кулика. И про победы близ Ленинграда, что берут город Мга, например. Это немножко поддерживало, хотя на самом-то деле этого, к сожалению, ничего не было. В целом все-таки ленинградцы были уверены в том, что мы победим Гитлера, и такой уж паники я не видел. Люди молча умирали.

«В пригороде практически сразу начался страшный голод»

Из воспоминаний Галины Николаевны Мерзико: «Мне исполнилось шесть лет накануне войны, 21 июня. В те времена детские сады вывозили за город на дачи. Помню, как нас с Валюшкой (сестрой) и другими детьми воспитатели рассаживали по вагонам, чтобы срочно отправить обратно в Ленинград. Везли ночью, и все уже понимали, что началась война: стоял грохот, доносились сирены. В предпоследний вагон нашего состава попала бомба. Когда, наконец, поезд прибыл на ленинградский перрон, мама сгребла нас в охапку и скорее отвезла домой.

Мама круглосуточно работала на заводе. Поэтому привезла свою 12-летнюю сестру, которую тоже звали Валя, чтобы смотреть за тремя детьми и отоваривать хлебные карточки. Потом свою маму с грудным братом Геночкой. В пригороде никаких карточек не было, и потому там практически сразу начался страшный голод. Наблюдались случаи людоедства. Однажды Валя пошла за хлебом и не вернулась. Мама подняла на поиски сотрудников на заводе, но безрезультатно. Всю оставшуюся жизни она после этого искала сестру, надеясь на чудо.

Один из снарядов однажды угодил в наш дом, и меня придавило стеной. Решили, что я погибла, приготовились хоронить, и вдруг я зашевелилась. На удивление осталась цела и невредима, только от удара по голове глаза сошлись к переносице. Потом один глаз выправился, а второй так и остался незрячим. Нас с Невского проспекта переселили на окраину города. Мама уже не могла ездить на завод: транспорт не ходил, а пешком не дойти. Она устроилась в воинскую часть. После работы вместе с другими женщинами ходила собирать лебеду. Иногда им выдавали сушеную картошку, зато воды было вдоволь, не знаю, где мама ее брала. С тех пор осталась привычка пить много воды. Осенью 1942 года нас с мамой эвакуировали. Баржу отправляли ночью. Очень было страшно, вдобавок пошел дождь, и всем раздали брезент накрыться. Так сумели проскочить на другой берег, где мы жили еще неделю в лесу. Вещей практически не было».